– Мой отец тоже хотел служить во благо государства и народа, – сказала Элиана. В ее голосе звучали разочарование и грусть.

Максимилиан кивнул.

– Да, мне очень жаль наших отцов. Я бы не назвал их патриотами, это были, скорее, романтики старого времени. Наше поколение более расчетливо, а они служили лишь во имя своей веры, веры в будущее страны и короля. Теперь таких людей не осталось. – Он помолчал, а потом прибавил: – Чего я не могу простить якобинцам, так это того, что они убили в людях веру, веру в Бога. Проще восстановить разрушенный город и превратить пустыню в цветущий сад, чем возродить в человеке утраченную веру.

– Откуда вам знать? Ведь вы не священник.

– Неважно. Я уважаю служителей церкви, но я не стал бы возлагать на них столь непосильную задачу. Вера, она ведь, как и любовь, рождается в сердце неведомо отчего и умирает зачастую прежде гибели самого человека. Свет души меркнет – вот и все. Тут вам повезло, Элиана, этого вы не потеряли, я прав?

Молодая женщина ничего не ответила, только приподняла тонкие брови, и ее глаза из-под черных, прямых как стрелы ресниц блеснули холодком.

– Что же, по-вашему, спасет Францию? – спросила она через некоторое время.

Максимилиан невесело усмехнулся.

– Если народ разуверился в Небесном Спасителе, значит, нужен тот, кто заменит его на земле. Провидец, гений, человек, могущий повести людей за собой, тот, кто заставит страну сделать решительный шаг, гигантский прорыв в будущее.

– И будут жертвы? – прошептала Элиана, а Максимилиан спокойно ответил:

– Этого не избежать.

– И вы способны поверить в божественное предназначение личности?

– Я – нет, но люди поверят. И если они увидят воображаемый нимб над головой своего вождя, все будет в порядке.

– Но ведь это обман, греза?

– Вся жизнь есть сон, Элиана. И мы всегда будем сожалеть о прошлом и грезить о будущем, сколько б ни минуло веков.

– Vana somnia,[5]– прошептала молодая женщина.

– Но ваш сон сбудется, я уверен, – сказал Максимилиан, но Элиана вновь не дала перевести разговор на их отношения:

– А вы хотели бы стать такой личностью? – полушутливо спросила она, хотя ее взгляд оставался серьезным.

Максимилиан рассмеялся.

– К счастью, я пережил подобные мечты! Теперь я слишком хорошо понимаю, что гений истории – есть ее жертва.

И еще нужно быть немного романтиком, Элиана; боюсь, что у меня недостаточно горячее сердце.

Когда он произнес эти слова, молодая женщина почему-то вспомнила Бернара, бросившегося в сражение со смертью с небольшим ножичком в руке. Бернар! Она часто думала об их единственной ночи. О, она провела бы еще одну такую ночь, тысячу таких ночей! Что-то подсказывало Элиане, что она могла бы быть очень счастлива с этим человеком.

А Максимилиан продолжал:

– Пока мне придется побыть не у дел, и я хочу вернуться за границу. Когда я узнал, что вы живы, то решил приехать в Париж и предложить вам стать моей женой.

Что-то мелькнуло в ее взоре, точно свет в ночи, но она не проронила ни слова.

Только теперь, при встрече с Максимилианом, Элиана поняла, как сильно изменилась. Она смотрела на себя его глазами и видела другую женщину, к которой еще не успела привыкнуть, которую не знала так хорошо, как ту, прежнюю. И ей еще предстояло разобраться в себе.

Она почувствовала, что прошлое наконец превратилось из живой боли в воспоминание – она сумела выбраться на берег из бурлящей реки и смогла увидеть горизонт.

– Мне казалось, вы любили меня, – сказал Максимилиан. – Возможно, тогда вас привлекало во мне что-то внешнее.

– Да, – медленно произнесла Элиана, – в моих глазах вы выглядели сказочным принцем, во многом я любила вас за вашу внешность. Но в этом нет ничего удивительного, ведь людям свойственно любить все красивое, необычное.

Максимилиан улыбнулся.

– А между тем красота – самое хрупкое и преходящее, что есть на земле. Ее век недолог. Мы бессильны перед временем и пространством, хотя, что мы, если даже то, что вырублено в граните, рано или поздно исчезнет без следа, даже самая высокая гора на земле – пылинка в океане Вселенной. Но страшнее другое: порою человек не в силах повлиять на природу важных для него вещей, на ход неразрывно связанных с его жизнью событий. Но чувства – их можно сберечь, и я сохранил их, те чувства, о которых писал в своем письме.

– В письме? – переспросила она.

– Да, в письме, которое я просил вам передать. Ваша сестра Шарлотта сказала мне… Вы не помните?

Элиана покачала головой. Она смотрела в ту таинственную даль, куда не может проникнуть свет ни одной, даже самой яркой звезды, которая доступна лишь взору человеческой души. И Максимилиан любовался точеными чертами лица молодой женщины, необыкновенным сочетанием хрупкости и силы, которое сейчас присутствовало в ее облике.

– И вы писали о том, что любите меня?

– Да, – вымолвил он и поцеловал руку Элианы, – я и теперь вас люблю.

Она замолчала – ее чувства были обострены до предела – потом сказала:

– Но я уже не та, что прежде.

– Я знаю, – отвечал Максимилиан, – вы были замужем и потеряли мужа, у вас есть ребенок, и вам очень многое пришлось пережить.

Элиана склонила голову.

– Я виновата перед Этьеном. Я не любила его, и меня мало интересовали его чувства. Он казался мне бездеятельным, неинтересным, я ничего не хотела о нем знать и не давала ему возможности узнать меня.

Максимилиан накрыл ее пальцы своими.

– Но вы же не виноваты в том, что случилось! У вас остался сын – единственный отпрыск рода де Талуэ. В конце концов, я неплохо знал Этьена и охотно помогу вам воспитать его ребенка.

– Нет, – сказала Элиана, – нет. Все не так, все намного сложнее.

Подняв взор, Максимилиан увидел, что ее карие глаза горят лихорадочным внутренним огнем. На миг в них появилось отчаянное пронзительное выражение: она словно боролась с какими-то чувствами.

– Расскажите мне, – мягко попросил он.

И Элиана заговорила, удивляясь тому, как легко слова срываются с губ, поражаясь, как, оказывается, просто бывает подыскать нужные фразы, – они сами находили места в рассказе и складывались в единое целое, точно части головоломки. И по мере того как она облекала свои чувства в слова, из ее души черной струей вытекала боль.

Молодая женщина не знала, поймет ли ее Максимилиан или нет, ей было важно поделиться с кем-то тем, что она пережила, прочувствовала, что до сих пор отнимало внутренние силы и причиняло страдания.